Человеческое мышление для бодрственного дневного сознания есть как бы остров среди потоков душевной жизни, протекающей во впечатлениях, ощущениях, чув­ствах и т.д. Человек до известной степени справился с впечатлением или ощущением, когда он их понял, т.е. когда он составил мысль, освещающую данное впечатле­ние или ощущение. Даже в буре страстей и аффектов может наступить известный покой, когда корабль души пробьется к острову мышления.

Душа имеет естественное доверие к мышлению. Она чувствует, что должна была бы утратить в жизни всякую уверенность, если бы не могла иметь этого доверия. Здо­ровая душевная жизнь прекращается, когда начинается сомнение в мышлении. Если относительно какого-нибудь предмета нельзя прийти к ясности в мышлении, то все же необходимо утешение, что эта ясность появилась бы, если бы мы только могли подняться до достаточной силы и остроты мышления. Со своей неспособностью уяснить себе что-либо мышлением можно примириться; но нельзя вынести мысли, что даже само мышление не могло бы дать удовлетворительного ответа, хотя бы мы и проникли в его область в данном жизненном случае так, как это необхо­димо для достижения полного света.

Это настроение души по отношению к мышлению лежит в основе всякого стремления человечества к познанию. Оно может быть заглушено некоторыми душевными со­стояниями; но в смутном чувствовании души его всегда можно найти. Мыслители, которые сомневаются в значи­тельности и силе самого мышления, ошибаются относи­тельно основного настроения своей души. Ибо часто сама острота их мышлений благодаря некоторой перенапря­женности своей и создает им сомнения и загадки. Если бы они действительно не доверяли мышлению, они не терза­ли бы себя этими сомнениями и загадками, которые сами ведь являются только результатами мышления.

Кто развивает в себе по отношению к мышлению ука­занное здесь чувство, тот ощущает в мышлении не только нечто такое, что он вырабатывает в себе как человеческую душевную способность, но также и нечто, в чем заключе­но совершенно независимо от него и от его души, некое мировое существо. Мировое существо, до которого он доложен доработаться, если он хочет жить в чем-то, что одновременно принадлежит и ему, и независимому от него миру.

Умение предаваться жизни мысли имеет в себе нечто глубоко успокоительное. Душа чувствует, что в этой жиз­ни она может освободиться от самой себя. Но это чувство так же необходимо душе, как и противоположное - чувст­во возможности быть всецело в самой себе. В обоих чув­ствах лежит необходимое для нее качание маятника ее здоровой жизни. В сущности, бодрствование и сон суть лишь самые крайние выражения этого качания маятника. В бодрствовании душа пребывает в себе, живет своей соб­ственной жизнью; во сне она утрачивает себя, отдаваясь всеобщему мировому переживанию, и таким образом как бы освобождается от самой себя. Оба качания душевного маятника проявляются и в различных других состояниях внутреннего переживания. Причем жизнь в мыслях есть освобождение души от самой себя, подобно тому как чув­ствование, ощущение, жизнь аффектов и т.д. суть пребы­вание ее в самой себе.

Рассматриваемое таким образом, мышление дает душе утешение, необходимое ей как противовес чувству поки­нутости миром. Можно правомерно прийти к ощущению: что я такое в потоке общего мирового свершения, бегущем от бесконечности, что я такое в нем с моим чувствованием, с моим желанием и волнением, имеющими значение ведь только для одного меня? Как только человек верно про­чувствует жизнь в мыслях, он этому ощущению противо­поставит другое: мышление, имеющее дело с этим ми­ровым свершением, принимает в свое лоно и тебя с твоей душой; ты живешь в этом свершении, когда, мысля, даешь существу его изливаться в тебя. Тогда можно почувство­вать себя принятым в мир, оправданным в нем. Из этого настроения душа черпает для себя затем укрепление, ощу­щаемое ею так, как если бы оно притекало к ней по мудрым законам от самих мировых властей.

От этого ощущения тогда уже недалеко до следующего шага, после которого душа говорит: не только я мыслю, но нечто мыслит во мне; становление мира высказывается во мне, и моя душа являет лишь арену, на которой мир изживает себя как мысль.